Виктор ДАНИЛОВ-ДАНИЛЬЯН:
пора возродить структуры, отвечающие за экологию
Беседу вел Леонтий Букштейн
Вопросы экологического мониторинга, охраны природы и системного решения экологических проблем наш корреспондент обсуждает с директором Института водных проблем Российской академии наук, членом-корреспондентом РАН Виктором Даниловым-Данильяном.
— Bиктор Иванович, у вас за плечами десятилетия научной деятельности, преподавание в ведущих вузах и приличный отрезок времени на ответственных постах в органах государственного управления. Я имею в виду годы, когда вы были министром экологии и природных ресурсов Российской Федерации, а затем председателем Государственного комитета по охране окружающей среды. Восемь с половиной лет — это огромный опыт управления сложнейшими природоохранными комплексами.
— К сожалению, от единого ведомства, занимавшегося вопросами охраны природы, остались только воспоминания. Теперь эта тема рассредоточена по нескольким министерствам и ведомствам.
— Почему?
— А потому что деятельность министерства, а затем госкомитета очень не нравилась нефтяникам. Общий спад в промышленности был, но только не в этой отрасли. И после ликвидации природоохранного ведомства выбросы нефтяной промышленности в воздух за четыре года, с 2000 по 2003-й, выросли на 150%. Ведь выбросы в воздух необходимо постоянно контролировать, замерять, нужны системы экологического контроля… А тут добытчики черного золота, которые все, кроме «Роснефти», стали частными фирмами, вздохнули с облегчением: ворота к недрам широко открыты, контроль за негативным воздействием на природу фактически отменен…
И сегодня, скажу я вам, он отнюдь не восстановлен. Хотя эти вопросы поименованы в перечне задач и Минприроды, и федеральных агентств. Это не голословное утверждение. Возьмите ежегодные государственные доклады о состоянии окружающей среды в Российской Федерации и сопоставьте данные за разные годы. Они и у меня имеются. Картина малоутешительная. Причем «зеленые» утверждают, и не без оснований, что приведенные там данные занижены. Но хватает и того, что записано. Нет Госкомэкологии — нет и системного воздействия на эту самую экологию. Я не тоскую по административной работе, просто выражаю мнение не только свое, но и многих профессионалов.
— А как же лицензии, выдаваемые тем, кто использует природные ресурсы? Там же оговариваются и условия по защите природы?
— Оговариваются. Но если вы сравните нашу лицензию и, допустим, американ скую, то заметите, как говорят, две большие разницы: наша лицензия умещается на одной страничке, а у американцев она занимает до 100 страниц убористого текста, где расписаны в основном обязанности природопользователя, с тем чтобы он не нанес ущерба природе.
— По тональности нашего разговора выходит, что головное ведом ство все-таки нужно, иначе…
— Сейчас даже непонятно, кто занимается этим важнейшим для страны делом. Есть Росприроднадзор, есть Федеральная служба экологического, технологического и атомного надзора (Ростехнадзор), есть Министерство природных ресурсов МПР, есть Рослесхоз, есть Федеральное агентство водных ресурсов. И все они в какой-то мере отвечают за экологию. Но никто не занимается ею профильно и соответственно системно. Уничтожено практически все, что было наработано за 12 лет, фактически нет и экологической экспертизы. Доходит до абсурда.?В Законе об охране окружающей среды, принятом в 2002 году, записано, что экологическую экспертизу должно проводить одно ведомство, а на деле их два: Росприроднадзор и Ростехнадзор. И они никак не могут поделить эту функцию между собой. В то же время даже президент Путин в мае 2005 года сказал, что надо организовать одно агентство по охране окружающей среды. Но решения, которое соответствовало бы здравому смыслу и намерениям всех «согласующих», до сих пор как не было, так и нет. Тут нужна, как теперь говорят, жесткая политическая воля, нужен державный голос, который скажет: быть посему! И закончит общие разговоры о любви к российским березкам и сохранении родных лесов, полей и рек.
— Вашего мнения по означенной теме спрашивают высшие эшелоны власти?
— Довольно часто. После того как президент выступил в марте 2005 года с посланием к Федеральному собранию, правительство подготовило список задач и поручений по этому документу. По инициативе премьера Фрадкова аппарат правительства обратился в Российскую академию наук с просьбой помочь в тех вопросах, что входят в ее компетенцию. Вице-президент РАН Александр Дмитриевич Никипелов собрал для этого команду. Я сам написал две подробные записки: одну по минерально-сырьевой безопасности России, другую — о государственном регулировании нефтяного сектора. Как мне передали помощники премьера, они произвели впечатление. Это легко объяснить, потому что, скажем, заключительная фраза записки по нефтяному сектору звучала примерно так: создалась ситуация, когда не государство регулирует нефтяную промышленность, а она сама регулирует государство.
—Неудивителен «успех» вашего заявления. А каковы последствия?
— Я все еще жив и здоров. Шучу. Надеемся на практические результаты.
— Вернемся к ситуации с охраной лесов, полей и рек.
— Вернемся. Я говорил о росте выбросов нефтяной промышленности. Но вот что интересно. Если вы помните статистику, роста добычи в тоннах на территории РФ как не было, так и нет. Наоборот, она слегка даже сокращается. В чем же дело, почему увеличиваются выбросы? Да потому что у нефтяников стареет оборудование. Оно все больше переходит в категорию устаревшего, не способного обеспечить экологические стандарты. Такая же ситуация наблюдается в газовой и угольной отраслях.
— В этом смысле как вы оцениваете прошедший 2005 год?
— Позитивных перемен не наблюдалось. Пока был спад производства, экологическая ситуация улучшалась. Теперь мы имеем рост экономики, но либо из-за внешних факторов (цены на нефть), либо на старой технологической основе, отсюда и рост экологических проблем. Причем у нас стараются экстраполировать такую ситуацию и в ближайшее, и в отдаленное будущее. Этим грешит и Андрей Илларионов, утверждающий, что с ростом производства неизбежно нарастание выбросов в окружающую среду. С чем я никак согласиться не могу.
Потому что за подобными рассуждениями стоит представление такого рода, что рост экономики России должен происходить по следующему сценарию: сначала мы вернемся к уровню 1990 года, а потом пойдем дальше примерно тем же путем, каким шли из годов 80-х. Это в корне неверно, поскольку из тех основных фондов, которые у нас были в 90-м году, как минимум трети просто физически не существует. А значит, достичь уровня 90-го года на той же производ ственной базе невозможно никак. Я уж не говорю о том, что в некоторых отраслях утрата гораздо больше, чем 30%. Возьмите, например, рыболовецкий флот. Там вообще практически ничего не осталось. К тому же более половины основных фондов России имеет срок эксплуатации свыше 30 лет. Нужна новая техника. Она менее энергоемкая, менее трудоемкая, менее ремонтоемкая, у нее ниже риск аварийности и лучшие экологические показатели.
— Но должны же быть какие-то рычаги, понуждающие собственника обновлять основные фонды и при этом не забывать об экологии?
— У нас есть неплохие резервы для регулирования. В том числе и в сфере материального обеспечения работы по охране природы. Например, в России смехотворно маленькие, микроскопические платежи за загрязнение окружающей среды. В Казахстане и Беларуси они выше в десять раз, в Европе — в 50. Я не призываю в десятки раз увеличить их размеры. Но должны же быть какие-то практические результаты мониторинга просчетов и упущений производственных фирм. Раз в пять — семь поднять платежи можно. И направить их не обезличенно в бюджет, а целевым образом на охрану природы, причем в первую очередь на самих загрязняющих предприятиях.
— Каковы сегодня основные направления исследований ученых вашего института?
— Мы относимся к отделению наук о Земле РАН. Изучаем поверхностные и подземные воды суши, гидросферу в ее «сухопутной», не океанической части. Занимаемся классической гидрологией плюс гидроэкологией, гидрохимией, гидрофизикой, гидравликой. Разрабатываем методы и модели управления водными ресурсами, охраной вод и водохозяйственными системами.
Россия — вторая в мире (после Бразилии) по запасам водных ресурсов. По удельному показателю запасов воды в расчете на 1 кв. км территории она находится ниже среднемирового уровня. А по запасам на душу населения — вчетверо выше среднемирового. Мы вполне благополучная страна по запасам воды, даже если иметь в виду, что значительная часть наших водных ресурсов находится в малонаселенных регионах. В Сибири это реки Лена, Енисей, Обь, Иртыш, Оленек, Колыма, Яна, Индигирка. В то же время мы испытываем недостаток воды на Нижней Волге, в Оренбургской и Курганской областях, в Калмыкии, Ставропольском крае, Дагестане...
— Попытки решить проблему «большой воды» в прежние годы предпринимались, и некоторые да же реализовывались. Так было с Северо-Крымским каналом, проложенным от Днепра в Крым и значительно навредившим экологии в нижнем течении великой реки. Так чуть не стало с проектом переброски части стока сибирских рек в Приаралье и североевропейских — в сторону мелевшего в 80-х годах Каспия, в Волжский бассейн. Кстати, возврат к этой идее возможен?
— Думаю, что нет. В те годы, когда проект рассматривался, мне довелось много заниматься его критикой. Проектирование и исследования в связи с переброской вели более 100 организаций. Вы помните его параметры? Протяженность главного канала — 2550 км, ширина — до 200 м, глубина — до 16 м. Для переходов через водоразделы предполагалось построить восемь насосных станций с годовым потреблением электроэнергии 10,2 млрд кВт?ч. Объем водозабора — 27,2 куб. км в год. Все шло к тому, что государство могло взяться за это гигантское и безнадежное дело. Но сред ства в казне иссякали на глазах, экономика стагнировала, лоббирование идеи ослабевало… В сегодняшних ценах, по моим расчетам, только главный канал обошелся бы в $120 млрд. К примеру, стоимость освоения большого шельфового месторождения типа Штокмановского — $10—12 млрд. Так ведь эти средства будут давать отдачу. А строительство канала многие десятилетия просто висело бы тяжким грузом на бюджете страны, и, даже если бы построили, возвратить не смогли бы и малой части затраченного. Не сладилось с ним — и хорошо.
— Итак, воды в стране достаточно. А как она используется?
— Нерационально, что и является причиной трудностей с водоснабжением в отдельных регионах. Производство у нас очень водоемкое. Это и теплоэнергетика, и металлургия, и химия. Например, один энергоблок мощно стью 1 млн кВт потребляет в год 1 куб. км воды. Кстати, атомный реактор такой же мощности — 1,5 куб. км. Можете себе представить такой объем?
У наших теплоэлектростанций очень низкий КПД (у АЭС и ГЭС — сносный), поэтому высоки потери. В Европе сейчас КПД новых электростанций выше 50%, а в Дании и вовсе 57%. У нас же есть станции с КПД в 30%, 25% и даже 20%. Это уже ближе к паровозу. Естественно, ресурсы здесь потребляются немалые: горит топливо, расходуется вода. То есть нагрузка на окружающую среду по меркам развитых стран недопустимая. Энергоэффективная экономика остается пока что для нас мечтой.
— Водоемкое производство — это взаимодействие предприятия с водоемом. Как у нас обстоит с сохранением внутренних водоемов?
— Есть предприятия с неплохими водооборотными схемами. Они развивались и в самые худшие для экономики годы. Прогресс был и есть, но его недостаточно. Мы сбрасываем в водоемы огромное количество стоков (без малого 20 куб. км загрязненных вод в год), водоисточники больших населенных пунктов слишком часто находятся в непотребном состоянии. Природная вода, которая поступает для водоснабжения населения, делится по качеству на категории. Так вот, высшей категории качества соответствует лишь 1% питьевой воды, 99% нуждается в водоподготовке. А это затраты: оборудование, материалы, энергия, труд. И чем хуже вода на входе, тем больше затраты по ее очистке.
Если говорить о водопроводе, то нужно сказать, что у нас в стране разводящая сеть находится в неприлично плохом состоянии, в том числе в Москве и Петербурге. Хотя в столицах сама водоподготовка поставлена неплохо, но это всего 15 млн человек, 10% всего населения страны. Но даже здесь вода портится в водопроводной сети из-за ржавых труб, множества протечек и т. п. Потому-то воду у нас и не подвергают прогрессивной импульс ной обработке или озонированию, а хлорируют: это позволяет не только дезинфицировать воду на входе в водопроводную сеть, но и предохранять ее от бактериального загрязнения на всем пути следования по трубам. Зададимся вопросом: сколько воды теряется в водопроводах городов? Ответ есть: около 50%. А норма расхода, по которой взимается плата с жильцов, в Москве, например, порядка 400 л в сутки. Вряд ли вы лично расходуете больше 200 л. Догадайтесь сами, на кого ложатся потери в сетях? А европейский рекорд рачительного расходования воды жителями крупных городов — менее 200 л воды в сутки.
— Есть способы борьбы с потерями воды в трубопроводах и повышения качества того, что у нас течет из крана на кухне?
— Есть, и они хорошо освоены. В том числе и в России. Например, протягивание внутри стальных труб так называемого полиэтиленового чулка. При таком варианте, какая бы коррозия ни портила трубу, сама питьевая вода остается в неприкосновенности, она не контактирует с тем, что находится в лотках. Еще лет десять назад эту схему по английской технологии впервые опробовал «Ленводоканал» в Петербурге.
— Теперь вернемся к состоянию естественных водных ресурсов.
— В последние советские годы главным источником загрязнения рек и озер было сельское хозяйство. Избыток и неграмотное использование удобрений на полях и ядохимикатов для борьбы с вредителями, отсталая технология содержания скота создавали целые грязевые потоки, впадавшие в какую-нибудь речушку и превращавшие ее в зловонную лужу. Об этом писали, говорили, издавали постановления, судили виновных — ничего не помогало радикально. Помогло, как это бывает у нас, несчастье. Сельхозпредприятия обеднели, удобрения идут теперь на экспорт, никто не сваливает дорогую сельхозхимию в овраги — «на хранение». Итог: стоки и сбросы загрязнений в водоемы в результате сельскохозяйственной деятельно сти резко сократились. На первое место вышли жилищно-коммунальное хозяй ство и стоки с городских территорий, на второе — промышленность.
При этом упомяну одну интересную деталь: в ряде случаев наши нормативы жестче европейских. К чему это приводит? К вранью, к искажению отчетности, к коррупции, к подкупу контролирующих и проверяющих. Зачем это нам? Нужно установить реальные на сегодня нормы, но вот за них-то спрашивать уже по полной и, главное, эффективно. Завышенные нормативы, как обычно, играют негативную роль, и обстановка только ухудшается.
— Каков путь к идеалу?
— Нормативы должны устанавливать экспертные комиссии, составленные из ученых, хозяйственников и чиновников. Они поспорят-поспорят и в итоге придут к реальным цифрам. У нас это не практикуется, бал правят чиновники, и уж они-то оттягиваются по полной. Может быть, и не без умысла: вот вам запредельные нормативы, вы работайте, а мы потом придем и посмо-о-отрим, как вы их выполняете…
— Как у вас в институте построена работа по охране вод?
— Мы разрабатываем модели для планирования водоохранных мероприятий. Вот только применять их теперь особенно некому: работы по охране вод прежде в значительной мере финансировались из экологических фондов. Пока была система этих фондов. Средства, поступавшие в виде платы за загрязнение окружающей среды, распределялись между экологическими фондами трех уровней: федерального, регионального, местного. Потом федеральный фонд, как и все бюджетные целевые фонды, ликвидировали. В регионах и на местах все пустили на самотек, система распалась. Иссяк источник финансирования. Само финансирование природоохранной деятельности государством уменьшилось примерно в семь раз, хотя и раньше составляло копейки — не более 0,3% бюджета. Что, исчезла потребность в такой работе и ее научном обеспечении? Отнюдь. С тем, что природу охранять надо, ни один нормальный человек спорить не станет. А строить какие-либо схемы охраны природных ресурсов и окружающей среды без научного подхода, на глазок, непродуктивно и даже опасно: результат может быть непредсказуемым. На моей памяти годовой бюджет Федерального агентства по охране окружающей среды США в 2000 году составлял $19 млрд. Наш был примерно в 50 раз меньше. А теперь и вовсе почти сошел на нет.
— А как финансируют ваш институт?
— Как? Смешно финансируют. Заведующий лабораторией, доктор наук имеет оклад 5—6 тыс. руб. По-моему, технические работники метро имеют больше. Самый «зеленый» (не в экологическом смысле) клерк страховой компании, инвестфонда или другой бизнес-структуры — в три-четыре раза больше. В нашем институте 290 специалистов, из них 48 докторов наук. И представьте себе, все они занимаются исследованиями, выполняют свою работу. Но, по большому счету, почти не осталось научных учреждений, специализированных на прикладных исследованиях и ведущих серьезную научную работу по обсуждаемой нами теме.
Вот рассмотрим в заключение конкретный пример. В ноябре 2005 года произошла катастрофа на китайском химическом заводе с выбросом вредных веществ в реку Сунгари. Она впадает в Амур, а на его берегах ниже по течению стоит большой российский город Хабаровск. Какие были прогнозы сроков прохождения пятна? От 30 ноября 2005 года по 15 января 2006 года. Невероятный, нереальный разброс прогноза в полтора месяца! Это же недопустимо! А почему так произошло? Может быть, такую задачу никто не умеет решать? Да нет, просто водная служба не имела средств ни для исследований, ни для внедрения уже полученных результатов, не обладала необходимой информацией, чтобы давать реальные прогнозы. Ведь надо знать рельеф русла, расположение островов, скорость течения, расход воды в различных створах и массу других параметров. И плюс нужна модель, куда можно эти данные занести, чтобы получить результат.
Что мы имеем сегодня? Существенное сокращение наблюдательной сети Росгидромета. Уменьшение количества отбираемых проб: нередко брали шесть проб в день, теперь — одну, и то не каждый день. Оснащение лабораторий стало беднее. Но Росгидромет только регистрирует загрязнение окружающей среды, мониторингом же источников загрязнения не занимается никто.
В Европе число инспекторов по мониторингу источников (в расчете, скажем, на $1 млн ВВП) еще в прошлые годы было в десятки раз больше, чем у нас (и это при куда более высоком ВВП на душу населения!). А теперь и вовсе разрыв стал огромным. И ведь не скажешь, что в стране нет денег. Они есть. Но, как говорят в народе, не про нашу честь. Я имею в виду экологию.
Отсюда вывод: пришло время возродить структуры, отвечавшие за экологию, передать им функции, рассеянные сегодня как минимум по четырем ведомствам. Куда бы мы ни поворачивали усилия по сохранению среды обитания, все равно придем к одному и тому же: пора взять эту работу под жесткий контроль.
Справка "БОССа"
Виктор Иванович Данилов-Данильян окончил МГУ. В январе 1964 года он стал сотрудником Центрального экономико-математического института (ЦЭМИ) АН СССР, где работал до 1976 года и защитил диссертации на соискание ученой степени, сначала кандидата, а затем доктора экономических наук. Ученое звание профессора ему присвоено в 1979 году. В ЦЭМИ занимался разработкой математических моделей планирования, одним из первых в СССР начал применять для этих задач аппарат математической теории игр. Принципы взаимодействия центра, регионов и отраслей народного хозяйства, сформулированные и обоснованные в его трудах тех лет, стали практически использоваться в 90-х годах.
В 1976 году Виктор Иванович перешел в созданный в том же году научно-исследовательский институт, ныне Институт системного анализа РАН. Продолжая работы по экономико-математическому моделированию и системному анализу социально-экономических процессов, все большее внимание уделял экономике природопользования и охраны окружающей среды. К этому же времени относится начало его работы по подготовке аналитических материалов для руководства страны, участие в различных экспертных группах и комиссиях.
С 1980 года работал в Академии народного хозяйства (АНХ) при Совете Министров СССР, сначала заведующим лабораторией использования природных ресурсов и охраны окружающей среды, затем заведующим кафедрой экологии. Занимался вопросами платности за негативные воздействия на окружающую среду, оценки природных ресурсов, использования замыкающих затрат, эффективности капитальных вложений. Научно-исследовательскую работу совмещал с преподаванием на экономическом факультете МГУ, профессором которого был с 1977 по 1990 год.
В ноябре 1991 года В.И. Данилов-Данильян был назначен министром экологии и природных ресурсов РФ. В 1994—1995 годах он был депутатом Госу дарственной думы.
С 2003 года В.И. Данилов-Данильян — директор Института водных проблем РАН. В том же году он был избран членом-корреспондентом РАН. Продолжая ранее начатые циклы работ по различным направлениям, первостепенное внимание он уделяет теперь проблемам экономической оценки природных ресурсов, прежде всего водных, экономическим методам управления использованием и охраной водных объектов, контроля за их состоянием, теории природной ренты.
В 1996 году за разработку и создание природоохранного комплекса, включающего специализированные комплекс контроля экологического состояния водной среды и судно-носитель, удостоен звания лауреата премии Правительства Российской Федерации. Награжден орденом Почета. Автор и соавтор свыше 400 научных работ, в том числе 24 монографий.
Журнал «БОСС» №1 2006 г.